66 Порция L
Катастрофа 1941 года – это крах! Это слом всех теоретических моделей, это разрушение всех шатких конструкций.
Катастрофа 1941 года – это суровая проверка всего неработоспособного, это экстремальное вычленение всего недееспособного.
Катастрофа 1941 года – это удар молотом по раздувшемуся советскому ореху, который лопнул и не оказался совершенно пуст, но в нём, в недрах, в недоступной и непризнанной народной глубине в ответ вспыхнуло что-то.
Под ударами вероломного молота что-то сжималось и становилось сильнее. Что-то сближалось и избавлялось от лишнего. Что-то могучее получалось, оно прикипало от удара к удару.
Там, в сердцах живущего и страдающего народа, сковывалась новая связь!
Связь становилась мощнее. Связь расширялась и вовлечением достигла бы всеобъемлющей величины, если бы всегда и везде встречала заботливое управление.
Однако чуткости, как проявления соответствия, категорически не хватало в первые годы стремительно начавшейся войны. Войны бронетанковой, войны моторизованной, войны коллегиальной и войны мобильной, войны, поддерживаемой с флангов и войны с запросом на поддержку с воздуха.
Войны, целиком употребляющей связь.
С немецкой стороны связь работала отменно, а связь рабоче-крестьянской Красной Армии оказалась полностью разорванной. Теоретическое построение рухнуло всё, и скованный характер взаимодействия отказался работать в динамичное время.
Требовалось выстраивать новые соединения.
Требовалось обучаться иной тактике боя.
Требовалось исправлять ситуацию, когда времени для маневра, личного состава для перестроения и доступных сил для реализации – уже не оставалось.
Требовалось меняться на краю!
Неподготовленные люди оказывались в положении без права на ошибку, все аналитические рассуждения о неумелом командовании относятся к последующим периодам. Хотя на сам момент реального контакта командование не воспринимало себя неумелым.
Потребовалось сначала столкнуться, удариться и не пройти проверку, а затем лишь познать свои слабости. Но боевая специфика состоит в том, что изменяться в последующем уже не получалось!
Некого было переформатировать.
Некому было выстраиваться в оптимальные связи.
Некогда было ждать появления нового управления.
То, что не могло быть исправлено непосредственно в бою – то исчезало. И потому основная подготовительная работа могла быть осуществлена только в предвоенный период!
Наиболее важная для последствия работа должна была быть произведена ещё до взрывов первых бомб. И тогда квинтэссенция катастрофы 1941 года раскрывается в период, предшествующий войне.
Но там, где динамика перемен успевала внести изменения, там ощущения стабильности не пускали, препятствовали, опасались.
О каких модернизациях централизованной страхом системы управления могла идти речь, если система всегда права? Если система выстраивалась по принципу безапелляционного давления сверху, то о каких инициативах могла идти речь?!
Разве комдив или комбриг мог высказать критическое замечание? После реальных арестов и допросов кто-то мог появиться в штабе, выйти на генерала армии и обратиться в политуправление с замечаниями без риска для себя?!
Да самое здоровое и наилучшее предложение в годы доносов и охоты на ведьм тут же заканчивалось чьей-либо личной или семейной трагедией.
Скажем, командир тактического подразделения военно-воздушных сил СССР понял или самостоятельно открыл, что звено, авиаотряд, эскадрилья и авиаполк как порядок самолетов кратный трём – более не отвечает потребностям воздушного боя. Что маневренная схватка в небе эффективно может происходить только в составе пары «ведомый-ведущий», а участие третьего самолета является устаревшим представлением, лишь угрожающим собственному летному составу.
Каковы шансы прозревшего командира на изменение общепризнанной тактики? При каких условиях эскадрильи могли перейти на отработку новой слетанности в мирное время?
Нужно персонально пропитаться бесправием или погрузиться в страх, чтобы понять всю бесперспективность инициатив, распространяющихся снизу вверх по социальной лестнице.
Потому советские летчики вынуждены были встречать ассов люфтваффе, поделившись на архаичные тройки, вместо того чтобы биться, с опытом разбившись на пары. И новая тактика советской авиации не могла начать стремительно применяться до тех пор, пока старослужащие не посыпались с неба.
Именно так сработала «психология» командного состава в жестких условиях централизованной и карающей власти. Именно отсутствие перемен не позволило добиться заблаговременного проведения тактико-технической модернизации.
Ведь чтобы пойти на внедрение радиосвязи в кабины с гашеткой, нужно было прежде на кого-то сослаться. И если же указать на вероятного противника, в превосходном качестве обладающего радиосвязью между пилотами, то можно было получить литерную статью за восхваление немецкой техники и на законных основаниях отправиться «по этапу».
Вместо того, чтобы исправлять недочеты, слабости, отставания, укоренившаяся в восхвалении себя система срабатывает на уничтожение раздражителя с результирующей констатацией своего состояния в качестве позитивного.
Выходит, что до наступления испытаний система установившихся взглядов и подходов не предпринимает мер к изменению.
Система, воспринявшая себя стабильной, – обречена.
